Праздный мозг - мастерская дьявола
Перетащу-ка я из жж пару своих старых сказочек про сапожника для вампиров:
Написано было на заданную фразу "работать ночью", идею подсказала книга Барбары Хэмбли "Охотящиеся в ночи". Итак - "Семейная профессия":
Я встаю засветло. Можно поспать и подольше, но мне нравится засветло. Смотря по сезону – когда в семь, а когда и в девять. Раньше надо было заводить будильник, но сейчас мне всё проще и проще просыпаться. Да и сна надо меньше – семи часов хватает вполне, а раньше я любил поспать. Я потягиваюсь, сажусь, нащупываю туфли – отличные туфли, тёмно-зелёный сафьян прекрасной выделки – такой сейчас трудно достать.
читать дальшеЯ чищу зубы и бреюсь, а из кухни уже пахнет завтраком – яичница с беконом и кофе. Это запахи утра и на паркете лежит солнечное пятно. Вот почему я люблю вставать засветло. Сара наливает мне кофе и садится напротив. Пока я ем, она расскажет мне всё, что было днём – звонила тётя Джесси, Артур в субботу придёт ужинать не один (давно пора), и может надо купить новое столовое бельё.
- Радость моя. - говорю я, кладя вилку, - открой комод. На какой паршивой распродаже ты найдёшь такие льняные скатерти, которые лежат в верхнем ящике? Это, говорят, теперь называется винтаж. Девушка Артура будет в восторге, или у него плохой вкус.
Она дуется, и я говорю: - Лучше купи себе новое платье.
Моя одежда вычищена и выглажена – сорочка, жилет, тёмные брюки и мягкий коричневый пиджак. Всё не слишком новое, и немного мешковатое. Я люблю удобную одежду. Туфли в цвет пиджака – прекрасный кусок кожи был, я сшил три пары. Думайте что хотите, но сапожник должен быть хорошо обут. И никаких молний и резинок – только шнурки и пряжки.
На лестнице я встречаю мисс Уотсон.
- Добрый вечер, - говорю я, приподнимая шляпу.
- Доброе утро, - отвечает старая ехидна.
В хорошую погоду я иду пешком, наблюдая, как уходит свет, как сумерки окутывают город. Останавливаюсь поглазеть на витрины – что только не придумают люди, чтобы заманить клиента. А дела идут не слишком хорошо – вот опять поперёк стекла наклейка “распродажа!”, “скидки!”. Я никогда не делаю скидок. А вывеску мы не меняли уже полтора века. Хорошая кузнечная работа - ажурной ковки сапог со шпорой. Лет пять назад ко мне заходил какой-то наглец и говорил, что разработает отличный современный дизайн. Я сказал, что использую отличный антикоррозийный состав и мой сапог послужит моим внукам.
Я отпираю дверь. У меня есть простенькая сигнализация, но это больше для спокойствия Сары. Зажигаю свет, снимаю шляпу, отвязываю колокольчик. Вешаю на плечики пиджак и достаю из шкафа рабочую куртку – из плотной ткани, с отложным воротником и роговыми пуговицами. Такая же была у отца. Внутри шкафа есть узкое зеркало – и я поправляю воротник, приглаживаю волосы. Хотя приглаживать особенно нечего. За окном уже совсем стемнело. В мастерской у меня есть маленькая плита – я ставлю вариться кофе. Мне его пока не хочется, но кофе – часть ритуала. Сорт куда лучше, чем тот, что я пью дома. За свои деньги клиент может получать лучшее. Я проверяю, всё ли в порядке, и выключаю люстру, оставив неяркое бра у конторки и нижний свет. Я его придумал сам – маленькие точечные плафоны на уровне колен по периметру всей приёмной и сплошная зеркальная лента на полтора фута от пола. Я прохаживаюсь взад и вперёд, любуясь своими коричневыми туфлями.
Звякает колокольчик. - Добрый вечер, сэр, - говорю я не оборачиваясь. Я могу не беспокоиться – это не случайный бродяга, не какой-нибудь обкурившийся юнец, не праздношатающийся турист – любого из них я бы услышал. - Может быть, кофе? - спрашиваю я.
- Благодарю вас, Робинсон. Пожалуй.
Я держу в мастерской старинный оловянный кофейник, чашки, сливочник и сахарницу веджвудского фарфора. Льняные салфетки – из бабкиного приданого, голландские бронзовые ложечки – из прабабкиного. Я ставлю поднос на столик возле его локтя. Сегодня на нём светло серый костюм, серебристая сорочка, палевый шейный платок и туфли, которые я сшил прошлой весной – серо-голубая кожа по-прежнему безупречна.
- Отличные туфли, Майкл, - говорит он, поймав мой взгляд.
- Эти не хуже...
Я выношу из мастерской коробку – настоящее произведение искусства. Мне их делают на заказ. Разворачиваю шелковистую бумагу. Мокасины прекрасны. Конечно, вы можете быть приверженцем Гуччи, но поверьте – после моих мокасин вы даже и не посмотрите на работу этих макаронников. Я держу их на ладони, как какой-нибудь паж в сказке про “Золушку”. К тому же, надо признать, нога у него меньше, чем у многих женщин. Он страдальчески морщится.
- Сэр, вам не нравится?
- Я надеялся, что эта мода пройдёт...
Я отворачиваюсь, будто для того, чтобы закрыть коробку. А когда поворачиваюсь, он уже прохаживается вдоль зеркальной стенки, сосредоточенно глядя вниз. Делает два-три длинных шага, встаёт на цыпочки, вытягивает носок. Мокасины обливают его узкие ступни, как перчатки. Наконец он садится – не так прямо и жёстко, как обычно. Закидывает ногу на ногу.
- Отличная работа, Робинсон. Возможно, мне действительно пора чуть-чуть поменять стиль.
- Уложить в коробку?
- Нет, я пойду в них. Упакуйте старую пару – я пришлю за ней кого-нибудь завтра.
- Карточкой или наличными?
Теперь у них у всех есть карточки, но время от времени я беру наличные. Это тоже традиция. У меня неплохая коллекция старинных золотых монет. Только золото и никакого серебра. Первые, говорят, получил прапрадед.
Три золотых соверена ложатся на конторку. Благодарю вас, сэр, - говорю я.
Он встаёт достаточно медленно, чтобы я успел заметить и достаточно плавно, чтобы не потревожить нетронутый кофе.
- Кстати, Робинсон, я давно хотел вас спросить, вас не раздражает такой образ жизни?
- Что вы, сэр, - говорю я, - никакого беспокойства, я люблю работать ночью.
Кожа в углу его рта сминается намёком на улыбку: - Ваш прадед говорил так же. До свидания, Робинсон.
Когда он уходит, я выпиваю его кофе.
И эпизод второй написано на фразу "пьют и едят":
Обычно я не варю для неё кофе.
Во-первых, она всё равно не ценит ритуалы, во-вторых я её просто не люблю. Она небрежна со сроками - порой отменяет примерку в последний момент, или вовсе пропускает, небрежна с оплатой, и, в конце-концов - у неё плебейский вкус. Даже не знаю, что меня раздражает сильнее.
Но сегодня она почти точна.
Обычно услышать моих клиентов сложно, но бесшумно ходить на пятидюймовых каблуках могут только ангелы. Мне нравится думать, что могут.
Я издалека слышу слитный двойной цокот - её шаги звучат тенью шагов подруги.
Звякает колокольчик, она задерживается на пороге, пропуская свою спутницу.
- Добрый вечер, Робинсон. Я привела тебе чудесные ноги, которым нужно много-много туфель... давай, Терри, садись, сбрасывай свои шлёпанцы.
Я приношу из мастерской второе кресло, но сама она не садится - пританцовывая ходит по приёмной, прикасаясь то к одной, то к другой вещи, рассматривает витрину старинной обуви. - Вот эту пару сшил для меня ваш дед, - сказала она однажды, поглаживая бальные туфли из поблекшего зелёного атласа. Я знал - из записей за 1923 год "новая заказчица - Мона, высокая, худая, не леди, две пары туфель - серебряная парча, зелёный атлас". Конечно, старик рисковал, но без записей нельзя.
У неё чистый и жёсткий очерк скул, как у Греты Гарбо. Ей идёт быть платиновой блондинкой, брюнеткой тоже было неплохо, с вьющимися тёмно-медными волосами она неестественна, ещё я помню красиво обрисовывавшую череп бледно-золотую щетинку, а однажды были какие-то скучные мышино-русые волосы, и я подумал, что это и есть её собственный цвет. Сегодня на ней гладкое тёмное платье и чудесный палантин, расписанный чёрными стрекозами по светлому фону. И кремовые туфли с чёрными атласными лентами вокруг щиколотки. Вторая пара была тёмно-синей, с лентами из золочёной кожи.
Её протеже очень молода, несколько растеряна, пожалуй, немного недовольна, но не напугана. Конечно, мой "нижний свет" не для лиц, но кажется, я её где-то видел. Впрочем, все подруги этой клиентки похожи - высокие, слишком худые, длинноногие. Я опускаюсь перед ней на одно колено, снимаю туфли, освобождая длинные узкие ступни с крутым подъёмом. Она слишком много ходит на каблуках - на левой уже выпирает косточка.
Сзади раздаётся короткий резкий шелест ткани. Я не вижу - но знаю, Мона присела на корточки у меня за спиной. Платье у неё узкое, но с разрезом сбоку - наверняка длинное худое бедро открыто до кружевной резинки чулка... Хотя, если верить киношникам, у неё должны быть чулки с поясом.
- Эй, старый фетишист, сколько можно лапать мою девочку? - говорит она. - Терри, ты думаешь, Робинсону что-то нужно измерять? У него фотоаппарат в глазу и лазерный сканер в мизинце, он просто хочет за тебя подержаться.
- Вы льстите мне, сударыня, - отвечаю я сухо.
Пока я записываю промеры, она стремительно листает каталог материалов.
- Мы хотим ботинки, Робинсон, шнурованные ботинки, на крючках, знаешь, в старом добром духе - тёмно-шоколадные. И вторые - совсем высокие и розовые, у тебя здесь такой кожи нет, но ты найдёшь - не холодно-розовые, не фуксия, а хороший девичий розовый цвет. Такие туфли, как на мне, но серые с чёрными замшевыми лентами и вот из этой шотландки с вишнёвыми. Нет, с зелёными..., две пары мокасин - коралловые... коралловые, детка? и какие-нибудь простенькие - вот из этой замши с набивкой. И ещё одни туфли - крокодиловой кожи, на небольшом каблуке, с массивными винтажными пряжками - где у тебя образцы пряжек? Много-много обуви... и много-много платьев... и целая гора сумочек, да Терри?
- Извините, мистер Робинсон, у вас нет какой-нибудь еды? - голос у Терезы глуховатый, невыразительный.
Мона опускает каталог: - Что за нелепые мысли детка, откуда у него еда?
В моём маленьком холодильнике лежат три отличных сандвича с ветчиной...
- Я могу сварить кофе, - говорю я, прекрасный крепкий кофе. У меня есть сливки, сахар, и печенье.
Мона пристально смотрит мне в глаза. Я не верю, что все они умеют читать мысли, мне кажется, она для этого простовата.
- Хорошо, Робинсон, сварите нам кофе.
Я иду в мастерскую, плотно прикрываю за собой дверь, неспешно варю кофе, тщательно протираю поднос, медленно расставляю чашечки, молочник, сахарницу, вазочку с печеньем. Раздумываю, не подать ли коньяк, и воздерживаюсь. Наконец, решив, что пауза выдержана достаточная, выхожу.
Дверь мастерской открывается с лёгким скрипом, но Мона не оглядывается. Она стоит на коленях у кресла.
- Сколько угодно туфель, - повторяет она, глядя своей девочке в лицо. - Сколько угодно платьев. Сколько угодно платьев. Поверь, ты будешь мне благодарна. Ты всё равно всегда на диете.
Я думаю, что она всё-таки очень проста. Хотя что предложил бы я? "Сколько угодно жизни, сколько угодно молодости?"
- Я устала, Мона, - говорит девочка, - пойдём куда-нибудь.
- Куда ты хочешь, радость моя?
- Куда-нибудь, где пьют и едят.
Я возвращаюсь в мастерскую. Пожалуй, к кофе стоит подать коньяк.
Написано было на заданную фразу "работать ночью", идею подсказала книга Барбары Хэмбли "Охотящиеся в ночи". Итак - "Семейная профессия":
Я встаю засветло. Можно поспать и подольше, но мне нравится засветло. Смотря по сезону – когда в семь, а когда и в девять. Раньше надо было заводить будильник, но сейчас мне всё проще и проще просыпаться. Да и сна надо меньше – семи часов хватает вполне, а раньше я любил поспать. Я потягиваюсь, сажусь, нащупываю туфли – отличные туфли, тёмно-зелёный сафьян прекрасной выделки – такой сейчас трудно достать.
читать дальшеЯ чищу зубы и бреюсь, а из кухни уже пахнет завтраком – яичница с беконом и кофе. Это запахи утра и на паркете лежит солнечное пятно. Вот почему я люблю вставать засветло. Сара наливает мне кофе и садится напротив. Пока я ем, она расскажет мне всё, что было днём – звонила тётя Джесси, Артур в субботу придёт ужинать не один (давно пора), и может надо купить новое столовое бельё.
- Радость моя. - говорю я, кладя вилку, - открой комод. На какой паршивой распродаже ты найдёшь такие льняные скатерти, которые лежат в верхнем ящике? Это, говорят, теперь называется винтаж. Девушка Артура будет в восторге, или у него плохой вкус.
Она дуется, и я говорю: - Лучше купи себе новое платье.
Моя одежда вычищена и выглажена – сорочка, жилет, тёмные брюки и мягкий коричневый пиджак. Всё не слишком новое, и немного мешковатое. Я люблю удобную одежду. Туфли в цвет пиджака – прекрасный кусок кожи был, я сшил три пары. Думайте что хотите, но сапожник должен быть хорошо обут. И никаких молний и резинок – только шнурки и пряжки.
На лестнице я встречаю мисс Уотсон.
- Добрый вечер, - говорю я, приподнимая шляпу.
- Доброе утро, - отвечает старая ехидна.
В хорошую погоду я иду пешком, наблюдая, как уходит свет, как сумерки окутывают город. Останавливаюсь поглазеть на витрины – что только не придумают люди, чтобы заманить клиента. А дела идут не слишком хорошо – вот опять поперёк стекла наклейка “распродажа!”, “скидки!”. Я никогда не делаю скидок. А вывеску мы не меняли уже полтора века. Хорошая кузнечная работа - ажурной ковки сапог со шпорой. Лет пять назад ко мне заходил какой-то наглец и говорил, что разработает отличный современный дизайн. Я сказал, что использую отличный антикоррозийный состав и мой сапог послужит моим внукам.
Я отпираю дверь. У меня есть простенькая сигнализация, но это больше для спокойствия Сары. Зажигаю свет, снимаю шляпу, отвязываю колокольчик. Вешаю на плечики пиджак и достаю из шкафа рабочую куртку – из плотной ткани, с отложным воротником и роговыми пуговицами. Такая же была у отца. Внутри шкафа есть узкое зеркало – и я поправляю воротник, приглаживаю волосы. Хотя приглаживать особенно нечего. За окном уже совсем стемнело. В мастерской у меня есть маленькая плита – я ставлю вариться кофе. Мне его пока не хочется, но кофе – часть ритуала. Сорт куда лучше, чем тот, что я пью дома. За свои деньги клиент может получать лучшее. Я проверяю, всё ли в порядке, и выключаю люстру, оставив неяркое бра у конторки и нижний свет. Я его придумал сам – маленькие точечные плафоны на уровне колен по периметру всей приёмной и сплошная зеркальная лента на полтора фута от пола. Я прохаживаюсь взад и вперёд, любуясь своими коричневыми туфлями.
Звякает колокольчик. - Добрый вечер, сэр, - говорю я не оборачиваясь. Я могу не беспокоиться – это не случайный бродяга, не какой-нибудь обкурившийся юнец, не праздношатающийся турист – любого из них я бы услышал. - Может быть, кофе? - спрашиваю я.
- Благодарю вас, Робинсон. Пожалуй.
Я держу в мастерской старинный оловянный кофейник, чашки, сливочник и сахарницу веджвудского фарфора. Льняные салфетки – из бабкиного приданого, голландские бронзовые ложечки – из прабабкиного. Я ставлю поднос на столик возле его локтя. Сегодня на нём светло серый костюм, серебристая сорочка, палевый шейный платок и туфли, которые я сшил прошлой весной – серо-голубая кожа по-прежнему безупречна.
- Отличные туфли, Майкл, - говорит он, поймав мой взгляд.
- Эти не хуже...
Я выношу из мастерской коробку – настоящее произведение искусства. Мне их делают на заказ. Разворачиваю шелковистую бумагу. Мокасины прекрасны. Конечно, вы можете быть приверженцем Гуччи, но поверьте – после моих мокасин вы даже и не посмотрите на работу этих макаронников. Я держу их на ладони, как какой-нибудь паж в сказке про “Золушку”. К тому же, надо признать, нога у него меньше, чем у многих женщин. Он страдальчески морщится.
- Сэр, вам не нравится?
- Я надеялся, что эта мода пройдёт...
Я отворачиваюсь, будто для того, чтобы закрыть коробку. А когда поворачиваюсь, он уже прохаживается вдоль зеркальной стенки, сосредоточенно глядя вниз. Делает два-три длинных шага, встаёт на цыпочки, вытягивает носок. Мокасины обливают его узкие ступни, как перчатки. Наконец он садится – не так прямо и жёстко, как обычно. Закидывает ногу на ногу.
- Отличная работа, Робинсон. Возможно, мне действительно пора чуть-чуть поменять стиль.
- Уложить в коробку?
- Нет, я пойду в них. Упакуйте старую пару – я пришлю за ней кого-нибудь завтра.
- Карточкой или наличными?
Теперь у них у всех есть карточки, но время от времени я беру наличные. Это тоже традиция. У меня неплохая коллекция старинных золотых монет. Только золото и никакого серебра. Первые, говорят, получил прапрадед.
Три золотых соверена ложатся на конторку. Благодарю вас, сэр, - говорю я.
Он встаёт достаточно медленно, чтобы я успел заметить и достаточно плавно, чтобы не потревожить нетронутый кофе.
- Кстати, Робинсон, я давно хотел вас спросить, вас не раздражает такой образ жизни?
- Что вы, сэр, - говорю я, - никакого беспокойства, я люблю работать ночью.
Кожа в углу его рта сминается намёком на улыбку: - Ваш прадед говорил так же. До свидания, Робинсон.
Когда он уходит, я выпиваю его кофе.
И эпизод второй написано на фразу "пьют и едят":
Обычно я не варю для неё кофе.
Во-первых, она всё равно не ценит ритуалы, во-вторых я её просто не люблю. Она небрежна со сроками - порой отменяет примерку в последний момент, или вовсе пропускает, небрежна с оплатой, и, в конце-концов - у неё плебейский вкус. Даже не знаю, что меня раздражает сильнее.
Но сегодня она почти точна.
Обычно услышать моих клиентов сложно, но бесшумно ходить на пятидюймовых каблуках могут только ангелы. Мне нравится думать, что могут.
Я издалека слышу слитный двойной цокот - её шаги звучат тенью шагов подруги.
Звякает колокольчик, она задерживается на пороге, пропуская свою спутницу.
- Добрый вечер, Робинсон. Я привела тебе чудесные ноги, которым нужно много-много туфель... давай, Терри, садись, сбрасывай свои шлёпанцы.
Я приношу из мастерской второе кресло, но сама она не садится - пританцовывая ходит по приёмной, прикасаясь то к одной, то к другой вещи, рассматривает витрину старинной обуви. - Вот эту пару сшил для меня ваш дед, - сказала она однажды, поглаживая бальные туфли из поблекшего зелёного атласа. Я знал - из записей за 1923 год "новая заказчица - Мона, высокая, худая, не леди, две пары туфель - серебряная парча, зелёный атлас". Конечно, старик рисковал, но без записей нельзя.
У неё чистый и жёсткий очерк скул, как у Греты Гарбо. Ей идёт быть платиновой блондинкой, брюнеткой тоже было неплохо, с вьющимися тёмно-медными волосами она неестественна, ещё я помню красиво обрисовывавшую череп бледно-золотую щетинку, а однажды были какие-то скучные мышино-русые волосы, и я подумал, что это и есть её собственный цвет. Сегодня на ней гладкое тёмное платье и чудесный палантин, расписанный чёрными стрекозами по светлому фону. И кремовые туфли с чёрными атласными лентами вокруг щиколотки. Вторая пара была тёмно-синей, с лентами из золочёной кожи.
Её протеже очень молода, несколько растеряна, пожалуй, немного недовольна, но не напугана. Конечно, мой "нижний свет" не для лиц, но кажется, я её где-то видел. Впрочем, все подруги этой клиентки похожи - высокие, слишком худые, длинноногие. Я опускаюсь перед ней на одно колено, снимаю туфли, освобождая длинные узкие ступни с крутым подъёмом. Она слишком много ходит на каблуках - на левой уже выпирает косточка.
Сзади раздаётся короткий резкий шелест ткани. Я не вижу - но знаю, Мона присела на корточки у меня за спиной. Платье у неё узкое, но с разрезом сбоку - наверняка длинное худое бедро открыто до кружевной резинки чулка... Хотя, если верить киношникам, у неё должны быть чулки с поясом.
- Эй, старый фетишист, сколько можно лапать мою девочку? - говорит она. - Терри, ты думаешь, Робинсону что-то нужно измерять? У него фотоаппарат в глазу и лазерный сканер в мизинце, он просто хочет за тебя подержаться.
- Вы льстите мне, сударыня, - отвечаю я сухо.
Пока я записываю промеры, она стремительно листает каталог материалов.
- Мы хотим ботинки, Робинсон, шнурованные ботинки, на крючках, знаешь, в старом добром духе - тёмно-шоколадные. И вторые - совсем высокие и розовые, у тебя здесь такой кожи нет, но ты найдёшь - не холодно-розовые, не фуксия, а хороший девичий розовый цвет. Такие туфли, как на мне, но серые с чёрными замшевыми лентами и вот из этой шотландки с вишнёвыми. Нет, с зелёными..., две пары мокасин - коралловые... коралловые, детка? и какие-нибудь простенькие - вот из этой замши с набивкой. И ещё одни туфли - крокодиловой кожи, на небольшом каблуке, с массивными винтажными пряжками - где у тебя образцы пряжек? Много-много обуви... и много-много платьев... и целая гора сумочек, да Терри?
- Извините, мистер Робинсон, у вас нет какой-нибудь еды? - голос у Терезы глуховатый, невыразительный.
Мона опускает каталог: - Что за нелепые мысли детка, откуда у него еда?
В моём маленьком холодильнике лежат три отличных сандвича с ветчиной...
- Я могу сварить кофе, - говорю я, прекрасный крепкий кофе. У меня есть сливки, сахар, и печенье.
Мона пристально смотрит мне в глаза. Я не верю, что все они умеют читать мысли, мне кажется, она для этого простовата.
- Хорошо, Робинсон, сварите нам кофе.
Я иду в мастерскую, плотно прикрываю за собой дверь, неспешно варю кофе, тщательно протираю поднос, медленно расставляю чашечки, молочник, сахарницу, вазочку с печеньем. Раздумываю, не подать ли коньяк, и воздерживаюсь. Наконец, решив, что пауза выдержана достаточная, выхожу.
Дверь мастерской открывается с лёгким скрипом, но Мона не оглядывается. Она стоит на коленях у кресла.
- Сколько угодно туфель, - повторяет она, глядя своей девочке в лицо. - Сколько угодно платьев. Сколько угодно платьев. Поверь, ты будешь мне благодарна. Ты всё равно всегда на диете.
Я думаю, что она всё-таки очень проста. Хотя что предложил бы я? "Сколько угодно жизни, сколько угодно молодости?"
- Я устала, Мона, - говорит девочка, - пойдём куда-нибудь.
- Куда ты хочешь, радость моя?
- Куда-нибудь, где пьют и едят.
Я возвращаюсь в мастерскую. Пожалуй, к кофе стоит подать коньяк.
@темы: чукча-писатель, разное
-
-
27.05.2014 в 11:30Проще говоря, я так писать не умею, ещё и потому восторгаюсь людьми, которые умеют
-
-
27.05.2014 в 11:37-
-
27.05.2014 в 11:47мои записи... другие совсем. хотя и подробно получается записать иногда, но деталей гораздо меньше. как радуюсь, когда музыку слышу или запахи чувствую во сне, ууу.
По вампирам лет десять назад (естественно) несло, потом отсохло, теперь новым взглядом на эту тему посмотрел. Так гораздо лучше)
-
-
27.05.2014 в 12:22Не леди. И всё тут))
-
-
27.05.2014 в 12:55Он был именно вещевой, предметный - масса обуви в витринах, альбом с образцами и вот это внутреннее ощущение, что моя работа, конечно, не вполне на благо человечеству, но должен же кто-то их обувать (это я как раз начиталась Хэмбли, и, как практичный человек, явно думала про тех, у кого эти придиры заказывают по ночам одежду и обувь, какой юрист засиживается допоздна на работе из-за очень бледных клиентов).
-
-
27.05.2014 в 12:58-
-
27.05.2014 в 13:01как бы этому научиться Т_Т-
-
27.05.2014 в 13:10Хотя вы хорошо пишете. Это без лести. Нервно и живо.
-
-
27.05.2014 в 13:30мама чому я не скульптор/мыловар), но представить весь мир в такой детализации с нуля во сне - это пока недостижимый высший пилотаж, и обычно весь ресурс уходит на пару каналов. так было с одним осознанным сном, где вся графика вышла поскупее, чем в первом Троне на игровой арене, зато вылезал из окна, держась за шероховатый подоконник, и ощутимо шлёпнулся, приземляясь, босыми ногами об асфальт.Писать-то понятно, как надо) Советы от Олди помню. Раньше (пять-семь лет назад) даже фики пробовал писать, ну и свои тексты тоже. Походил в литературный кружок году в 2009, там сначала стихи отвалились, потом проза почти вся. Проза почему - у меня всё было очень нагружено деталями (не совсем материальными) ровно в той степени, в какой я вижу всё вокруг, а руководитель кружка порекомендовал лишнее отсекать. Ну, я доотсекался до без пяти минут статей из энциклопедического словаря... Статьи не понравились мне. Х)
В любом случае, надо к осени запилить в нормальном виде текстовую часть Контакта (музыкально-рисовально-текстовый, собственно, проект), причём ещё и на английский переводить, тут уже никаких отговорок.
Нервно и живо. Спасибо. Ещё б стиль выдерживать. И самому читать больше.)
-
-
27.05.2014 в 14:36Вторая вообще навылет, до боли
-
-
27.05.2014 в 14:45Спасибо
Что-то мне тогда так жалко этих девочек было. Включая старую вампиршу с её беспомощным "сколько угодно платьев".
-
-
27.05.2014 в 14:47-
-
27.05.2014 в 14:51-
-
27.05.2014 в 14:59-
-
27.05.2014 в 16:23