Праздный мозг - мастерская дьявола
Вляпалась на фейсбучике в очередную дискуссию о Цветаевой, опять вот это вот всё "может ли быть хорошим поэтом человек, обрекший на смерть своего ребёнка" и "можно ли после этого любить его стихи".
Да можно, можно, стихи можно, картины можно, фильмы можно, отделите уже мух от котлет.
Но веселит другое - в спор пришла барышня, для которой отрезок 1917-22 - явно что-то из времени короля Лотаря (примерно). И спрашивает, почему все обвиняют мать, а чем, собственно, был занят отец.
Я ей имела неосторожность напомнить про всякую фигню типа войны, двух революций, войны, эмиграции...
Барышне понадобилось узнать - добровольно ли он во всё это вляпался или был призван, а если добровольно и всякие заварушки ему были важнее судьбы дочери - то причём тут мать?
Ей напоминают о несколько других правилах тогдашней жизни.
Наконец она решает слегка простить Сергея Эфрона за его участие в белой заварушке и - "Опять же, тогда не было психодрамы и решений для ситуации, когда женщина не испытывает любви к своему ребенку, и столь широких возможностей контрацепции тоже еще не было, то есть у Цветаевой вряд ли мог быть шанс решить проблему с дочерью как-то более гуманно. Отдельные моральные критерии для гениев тут совершенно не при чём. Тем не менее, и отец все же мог поинтересоваться, как там дела у его детей".
Вот теперь я знаю, какая основная проблема была у Цветаевой в том куске жизни, где не денег, ни еды, ни дров, ни умения находить работу, ни умения её работать, ни умения поддерживать быт, ни умения справляться с маленьким проблемным ребёнком без няньки - психодрамы тогда не было.
Нету луковицы сраной, сраной луковицы нет (с)
Да можно, можно, стихи можно, картины можно, фильмы можно, отделите уже мух от котлет.
Но веселит другое - в спор пришла барышня, для которой отрезок 1917-22 - явно что-то из времени короля Лотаря (примерно). И спрашивает, почему все обвиняют мать, а чем, собственно, был занят отец.
Я ей имела неосторожность напомнить про всякую фигню типа войны, двух революций, войны, эмиграции...
Барышне понадобилось узнать - добровольно ли он во всё это вляпался или был призван, а если добровольно и всякие заварушки ему были важнее судьбы дочери - то причём тут мать?
Ей напоминают о несколько других правилах тогдашней жизни.
Наконец она решает слегка простить Сергея Эфрона за его участие в белой заварушке и - "Опять же, тогда не было психодрамы и решений для ситуации, когда женщина не испытывает любви к своему ребенку, и столь широких возможностей контрацепции тоже еще не было, то есть у Цветаевой вряд ли мог быть шанс решить проблему с дочерью как-то более гуманно. Отдельные моральные критерии для гениев тут совершенно не при чём. Тем не менее, и отец все же мог поинтересоваться, как там дела у его детей".
Вот теперь я знаю, какая основная проблема была у Цветаевой в том куске жизни, где не денег, ни еды, ни дров, ни умения находить работу, ни умения её работать, ни умения поддерживать быт, ни умения справляться с маленьким проблемным ребёнком без няньки - психодрамы тогда не было.
Нету луковицы сраной, сраной луковицы нет (с)
"Правда, что термин “добрый человек” очень уж неопределенный. Мы добрым человеком называем и физически здорового эгоиста, который добродушно относиться к другим, потому что ему хорошо, а не для того, чтобы другим было хорошо. Добрым оказывается и тот, кто по глупости не может вредить другим, наконец, в ряды добрых зачисляется и тот, кто слишком мало встречал искушений приносить вред, а я по правде сказать не верю в добродетель, которая не прошла через горнило искушения." - писал в конце 19 (или начале 20?) века умный дядька Лаппо-Данилевский и был в чем-то серьезно прав.
Ну а еще раньше не менее умный дядька говорил "Не судите и не судимы будете" и "Кто сам без греха..."
- Послушай, - сказал Чачуа, сосредоточено морща жирный лоб и двигая
носом. Андрей, приостановившись, выжидательно смотрел на него. - Давно
хотел тебя спросить... - Лицо его стало серьезным. - Слушай, там у вас в
семнадцатом году в Петрограде заварушка была. Чем кончилась, а?
Андрей плюнул и вышел, хлопнув дверью, под раскатистый хохот страшно
довольного кавказца. Опять Чачуа поймал его на этот дурацкий анекдот. Хоть
совсем с ним не разговаривай.
youtu.be/D05WTKM-Zcs
Аааааааа!!!
Блин, ну это прям пацанчики с раёна подрались))
Девушка прям развернула новые глубины и широты офигевания
И поинтересоваться, это да, это сильно... Дивно.
+много.
Я в такое вляпываюсь регулярно, когда имею неосторожность сказать, что люблю Гамсуна - "Дык он жы фошиииизд!!"
А Шиле подозревали в педофилии.
А Мусоргский - бухал!(с)
Как белую контру и мериканского шпиона! Архинеприменно, товарищи!
Ну люди, ну наше все же, повторяя ту же Цветаеву, все уже давно обсказал.
Из письма к Вяземскому:
Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? чёрт с ними! слава богу, что потеряны. Он исповедался в своих стихах, невольно, увлеченный восторгом поэзии. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностию, то марая своих врагов. Его бы уличили, как уличили Руссо — а там злоба и клевета снова бы торжествовали. Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением. Поступок Мура лучше его «Лалла-Рук» (в его поэтическом отношенье). Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. — Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы, — иначе. — Писать свои Mémoires заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать — можно; быть искренним — невозможность физическая. Перо иногда остановится, как с разбега перед пропастью, — на том, что посторонний прочел бы равнодушно. Презирать суд людей не трудно; презирать суд собственный невозможно.
Или Пушкина уже тоже не читают?